— Игорь, но ведь я шапку не принесла. Как же ты пойдешь?
— Ничего, мама, можно в платочке, тут дают.
— А главное, у меня нет денег на метро.
— Ничего, мама, мы пойдем пешком, — а у самого уже губы дрожат. Оставить его до завтра, этот последний день был бы для него тяжелее всех двух месяцев. Взяла. Так и пошел в платочке.
Первым делом пошли в редакцию «Посл<едних> Нов<остей>», благо не очень далеко[348], заняла у Шарапова 1 фр<анк> на метро. Вот радости-то было! Пятница у меня вообще счастливый день! Бедный мальчонка! Эти два месяца были для него большим испытанием. А вот уехал опять на полтора месяца. Юрий хочет мне раздобыть велосипед, и тогда мы к нему съездим. Последние дни было очень много работы — надо было ему шить, штопать, бегать к Кровопускову, и вот ощущение пустоты и свободы.
Во вторник, подходя к библиотеке, встретила Бориса:
— Вот вам письмо…
Так как я торопилась, рассказала ему об Игоре и простилась.
Письмо меня сначала огорчило, но, чем больше я его читала, тем больше примирялась с ним. Правда ли, что я люблю Бориса? Правда! И даже ревную его, хотя и признаю, что ревновать — это незаконно. Дней через 10 он уезжает на юг. Я не выдержала. Проводив Игоря, вчера поехала к нему. Но его не было дома, или он еще спал. Пришпилила на двери свою фотографическую карточку и ждала его вечером около библиотеки. Не пришел. Буду ждать сегодня. Мне просто с ним поговорить хочется, голос его услышать.
Конечно, обо всем этом я расскажу Юрию, надо только закончить эту главу романа.
3 августа 1935. Суббота
Вчера вечером на бульваре Pasteur встретила Бориса. Мы оба очень боялись встречи с Юрием и пошли по параллельной улице. Я торопилась, и разговор был короткий.
— Зачем вы ко мне приходили?
— Хотела вас видеть.
— Что же мне делать согласно вашему письму?
— Я не знаю. Что найдете нужным.
— Да, «вещи не хотят ставиться на свои места» — ни у вас, ни у меня.
— К сожалению, — а сама ну никак не могла удержаться от улыбки. Прощались. Молча целовал мне руку.
— Когда вы уезжаете?
— Во всяком случае, не раньше 15-го. Ну, вас я еще непременно увижу.
— Как хотите, — а сама опять смеюсь.
А сегодня опять поддалась искушению и пошла к нему в час. Конечно, не застала. Оставила записку: «Когда же вы бываете дома?» А сейчас послала ему свою книжку (он когда-то просил, чтобы «ему иметь») с короткой надписью: «Автору моего романа (который, вероятно, написан под мою диктовку). Ир<ина>». И внизу: «на память обо всем, что было и чего не было». Думаю, что придет в понедельник. В последний раз (я говорю честно: в последний раз) мне хочется его видеть, только не на улице, а так, чтобы подольше, чтобы договориться с ним не торопясь, по-хорошему, и проститься. С тех пор, как я почувствовала, что он слишком глубоко вошел в мою жизнь, что я его люблю — я опять перестала себя понимать. Зачем я опять начала эту «игру с огнем»? Я не знаю. Я знаю только, что скоро он уедет и вернется для меня уже другим. Интересно, что мы с Борисом всячески избегаем как-либо называть друг друга: по имени-отчеству уж очень официально, а просто по имени — не решаемся. А Юрий не называет его даже по фамилии, а просто: «этот господин».
Написала сейчас стихотворение, и прямо уже не знаю, где его записать. Мне просто Юрия жалко.
Зачем я прихожу в ваш темный дом?[349]Зачем стою у вашей страшной двери?Не для того ль, чтобы опять вдвоемСчитать непоправимые потери?
Опять смотреть внимательно в глаза,Искать слова, не находить ответа?Чтоб снова было нечего сказатьО главном, о запутанном, об этом.
Вы скоро уезжаете на юг.Вернетесь для меня чужим и новым.Зачем я вас люблю, мой тайный друг,Мой слабый друг, зачем пришла я снова?
Простим ли мы друг другу это зло?Простим ли то, что ускользнуло мимо?Чтобы сказать спокойно: «Все прошло,Так навсегда и так неповторимо».
5 августа 1935. Понедельник
А вот, что написала сегодня:
Я вас люблю запретно и безвольно.Полгода проползли, как смутный бред.За боль, за ложь, за этот гнет невольныйНи вам, ни мне уже прощенья нет.
Я не кляну и не тревожу память,Но видеть вас я больше не хочу.За этот смех, за эту встречу с вамиКакой тоской я Богу заплачу?
За трепет риска и за радость тайныЯ не предам ушедшие года.Такой любви — запретной и случайной —Доверчивого сердца не отдам!
Пусть тяжело. Пусть мой покой надломлен.Я вас люблю (ведь оба мы в бреду!)Но в этот дом, где все мне так знакомо,Мой тайный друг, — я больше не приду.
Нет, могу прийти — в последний раз.
Юрий безошибочно чуток ко мне. Сегодня он мне сказал, что я опять не та, что что-то опять не то. Пошел искать для меня велосипед (между прочим, к Вале Поплавскому), и вот уже 12, а его нет. Бедный! Мне его очень жалко. Вот уедет Борис, как это ни будет трудно, расскажу ему последнюю главу романа. А эпилог будет уже осенью, когда мы все втроем уже успокоимся.
8 августа 1935. Четверг
Не есть ли это мое первое настоящее разочарование? Попробую быть спокойной и писать все по порядку.
Ночь с понедельника на вторник — самая ужасная ночь в моей жизни. Юрий не вернулся. Всю ночь я просидела у окна (я увидела, что он забыл ключи). Да и никто ночью не спал. Но когда он не пришел и утром, в то время, когда должен быть уже на работе, я совсем растерялась.
Папа-Коля два раза бегал в комиссариат; ему сказали: «Приходите в 3».
В 7 1/2 я поехала к Шоку, где Юрий работал. Вижу femme de menage[350] моет пол. Я ее позвала:
— Madame, est-ce que nettoyeur les carreaux est venu ce matin?
— Oui, madame.
— Le meme nettoyeur que toujours? M. George? Blond. Vous etez sure?
— Mais, oui, madame, il travaillait.
— Merci[351].
Шла и плакала — уже от злости. А дома pneu от Юрия из Медона, 8.20 вечера. Очень сухое: «Вернусь вечером, не беспокойся». Начала понимать, в чем дело: вчерашнее настроение…
Вернулся он без меня, я была на базаре. Прихожу — сидит на диване.
— Здравствуй!
— Здравствуй.
Мне надо было взять деньги из сумки, смотрю — раскрыта, рядом лежит начатое мною стихотворение: «Я вас люблю запретно и безвольно». Так! Первая мысль: уйти до вечера к Борису. Да, конечно, к Борису, ведь он же писал мне, что всегда остается моим другом. Сделала пикюр и вышла в кабинет за сумкой.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});